Промыслом назначенный...

(Размышления после просмотра фильма «Катынь» А. Вайды)

  Тем, кто жив, скажи правду, и будут для них могилы их.

Ц. Норвид

Братские могилы разделяют людей в том случае, если их пытаются срав­нять с землей, использовать для поли­тических спекуляций или если не го­ворить над ними правды.

 Чеслава Петрушко

 Прошло уже несколько лет, как на экраны мирового кино вышел фильм
А. Вайды «Катынь». Трагедия, случившаяся в апреле 1940 года в Катынском лесу под Смоленском, после многолетних исследований узкими специалистами, стала объектом художествен­ного осмысления.

 В творчестве существуют так называемые «неподъемные темы», в разработке которых художник са­мого высочайшего класса не застрахован
от художественного риска. Катынская тема – одна из сложнейших в истории. Перед польским режиссером стояла зада­ча очистить то, что было
оболгано на протяжении десятилетий. Не исключалась возможность, что фильм «Катынь» унаследует судьбу реальной катынской трагедии – замалчивание. К счастью, этого не произошло. О «Катыни» заговорили во всем мире. Огромная зритель­ская аудитория оказала доверие искушенному опытом и мудростью патриарху польского кино. 

Режиссер Анджей Вайда

Фильм был номинирован на престижную американскую премию «Оскар». И уже за­числен многими ценителями А. Вайды в разряд произведений искусства, которые сде­ланы не для кассы, не для славы. Фильм сработан навсегда. Казалось бы: чего же более?.. Вайде хотелось бы, чтобы «Катынь» посмотрели как можно больше россий­ских зрителей. Он любит Россию, ценит любую возможность творческого соприкоснове­ния с ней. Позволю себе предположить, что в душе А. Вайды есть какие-то очень важные, очень личные (поэтому ранимые), затаенные уголки, которые раскрылись в этом фильме, и понять их «очами души» может именно российский зритель. Это фильм
о поляках, но для россиян. Так что «Катынь» можно рассматривать как искренний жест любви и надежды много повидавшего и испытавшего в жизни пожилого челове­ка.

  * * *

После премьеры «Катыни» в Москве, фильм неспешно, ненавязчиво закружился на DVD-дисках по большим и малым городам России. Скептики уже вынесли вердикт: на большом экране в обозримом будущем российский зритель фильма не увидит. И в самом деле, его смотрят в камерной обстановке, на дому, в кругу друзей, небольшими ау­диториями. Понятно, что индивидуальное восприятие перед телевизором лишено «температуры» большого зала, которая не менее важна, чем сам фильм. Стоит ли обсуждать технические недостатки таких просмотров, искажающих художественные достоинства «Катыни»? Можно лишь выразить со­чувствие зрителям.

Я из тех, кому посчастливилось сформировать мнение о фильме в нормальных условиях его просмотра. И это очень важно, поскольку «Катынь» - художест­венное произведение, требующее от зрителя вживания, работы мысли и сердца, проникновения в опыт предыдущих поколений. В данном случае, в опыт польских семей, переживших вместе со своей родиной трагедию страшной войны, и, как следствие, очень личную катынскую трагедию.

В фильме присутствует огромный фактологический материал, концентрированно подан­ный зрителю, преимущественно символикой, которая дает возможность аллегорического истолкования происходящего на экране. Богатство символико-аллегорического языка, концептуально-образная структура фильма в целом создают напряженную гармонию, стя­гивающую в целостный художественный мир конфликты, противоречия, эпизоды, детали. Эстетику фильма дополняет прекрасное музы­кальное сопровождение. 

* * *

Содержание фильма раскрывается в мучительном опыте катынской трагедии. Режис­сер делится этим опытом со зрителем, осмысливает его
как индивидуальную драму мате­рей, отцов, детей, родственников польских офицеров, оказавшихся в советском плену. По­следующая проекция индивидуального на всеобщее делает проблематику «Катыни» обобщенно-философской, что позволяет режиссеру ставить перед зрителями вопросы большой нравственной силы, изрядно позабытые, а то и вовсе исключенные
из духовной жизни. В ходе раскрытия сюжета фильма индивидуальная драма, пережитая польскими семьями, становится драмой польской интелли­генции, уничтожаемой двумя тоталитарными государствами. Символом этого уничтоже­ния является отправка Германией в концлагерь профессоров Ягеллонского универси­тета в Кракове и их последующее уничтожение, а также убийство польских офице­ров, оказавшихся в плену в СССР.

В условиях насилия двух государств над третьим, когда нарушение закона – норма, а беззаконие – система, неизбежно возникают конфликты, острые противоречия. В частности, возни­кает конфликт по поводу лжи, официально навязываемой полякам и миру советской тота­литарной системой. Воинствующая ложь становится осевой проблемой фильма, камнем преткновения для всех действующих лиц «Катыни». Она создает атмосферу трагического не­понимания, размывает существующий водораздел между ложью и правдой. Проблему лжи
А. Вайда рассматривает в трех контекстах: историческом, морально-нравственном, религиозном.

 * * *

 Фильм начинается с катастрофы, постигшей Польшу после вторжения на ее территорию двух сильных милитаристских государств. Режиссер изображает
ее в нескольких сценах, на­сыщенных символикой, развернутыми метафорами, которые легко угадываются. При этом отсутствуют батальные сцены, война находится на втором плане.

В кадре крупным планом показан мост. Под ним река. К нему с запада и востока уст­ремлены два потока беженцев. Одни бегут от армии Вермахта, другие – от Красной Ар­мии. Река, ставшая советско-немецкой границей, – символ разъединения. Мост – символ объединения. Две части Польши разъединены двумя государствами рекой, объединились в несчастье на мосту.
 Так закладывается в содержание фильма особая атмосфера, в кото­рой все имеет две стороны. Одних объединяет победа над Польшей, скрепленная тайным договором о ее разделе. Других объединяет боль на пиру победы. Страна побеждена, но народ не покорен. Вместо одной власти, исто­рически сложившейся в Польше – две, одинаково неприемлемые для ее граждан. Остается одно: противопоставить законам писаным, изменчивым – «неписаные» законы морали и религии, богоустановленные, по­этому нерушимые
и обязательные для исполнения.

Нельзя не отметить, что в силу исторических обстоя­тельств в польском искусстве кино под прессингом продолжающейся десятилетиями цензуры сформировалась «философская» традиция: мыслить символами. Она мастерски использована
во всех фильмах А. Вайды. В «Катыни» эта традиция приобретает прямо-таки магическую притягательность. Его сим­волика так сильно действует
на воображение зрителей, что может восприниматься по-разному. Режиссер
не замыкается в своих мыслях. Он всегда оставляет зрителю возможность задавать вопросы, создавать аналогии.

 * * *

Итог этой катастрофы – сотни тысяч пленных военнослужащих Войска Польского. Большинство из них это не кадровые военные, а гражданские лица, ставшие солдатами и офицерами и надевшие военную форму в связи с объявленной всеобщей мобилизацией в начале войны. Среди них четыре главных персонажа фильма: Генерал – кадровый воен­ный, ротмистр Анджей (выпускник университета), поручик Ежи (инженер), поручик-Пилот (авиаконструктор).

Железнодорожная станция. Пленных увозят на поездах в глубь СССР. В кадре два друга, ротмистр Анджей и поручик Ежи беседуют о дальнейшей судьбе плен­ных. В это время жена Анджея Анна и дочь Ника, приехавшие из Кракова, разыскивают его. Они попадают во двор костела, превращенного в лазарет. Ника узнает шинель отца на чьем-то неподвижном теле. Оказывается, под ней спрятана
от вторгшихся в страну атеистов статуя Иисуса. Из-под приподнятой Анной шинели на нас смотрит лик Господа в терновом венце – символ страдания
и жертвенности. Таков жребий выживших на развалинах Родины ее сынов
и дочерей от мала до велика. И такова судьба пленных.

Анна склоняет Анджея к бегству из плена, пока это возможно. Ее аргумент, казалось бы, неотразим: «Мы хотим, чтобы ты был с нами. Ты клялся перед Богом быть со мной, пока нас смерть не разлучит». Контраргумент не менее весомый: «Я им тоже присягал»...

 * * *

Фабульной основой фильма является пленение польских офицеров
и мучительное ожидание близкими вестей о них. Катынская сюжетная линия развивается с сентября 1939 по апрель 1940 года. Последний раз мы видим офицеров еще живыми в Козельском лагере для военнопленных. Зачитываются списки тех, кого увозят из лагеря в неизвестном на­правлении. Дальше
в повествовании они присутствуют как без вести пропавшие. Ожида­ние, пронизывающее всю атмосферу фильма, становится «мотором» развития сюжета. Сначала оно воспринимается как на­дежда. Оно достигает наивысшей кульминации, когда немецкая администрация Кракова оповещает жителей
о найденных могилах польских офицеров в катынском лесу под Смо­ленском, убитых в 1940 году спецотрядами НКВД. Поименно читаются списки убитых, демонстрируются документальные кадры немецкой эксгумации останков убитых офице­ров.

Советская сторона отвергает обвинение, утверждает, что пленных убили немецкие армейские подразделения в 1941 году. В конфликт двух пропагандистских машин вовле­чены близкие пленных. Вопрос: что с ними будет? – сменяется вопросами: кто убил? ко­гда убиты? Ожидание-надежда превращается в Ожидание-пытку.

Германия, залившая кровью Европу и усеявшая ее крестами, не без корысти для себя говорит правду и старается ее доказать. Для этого ей нужна поддержка поляков. Но поля­кам, как и всему миру, трудно поверить немецкой правде. СССР утверждает неправду, которая в этой исторической ситуации вполне правдо­подобна. Советской стороне верят или делают вид, что верят. Тем самым помогают утвер­диться лжи. При этом многие знают правду, но говорят неправду.

* * *

Сегодня, в перспективе времени, можно сказать, что открытие тогда захоронений польских офицеров лишь на мгновение заглушило канонаду разраставшейся тотальной мировой войны. Чего стоили жизни этих нескольких тысяч польских мужчин на фоне миллионов жертв двух тоталитарных доктрин, столкнувшихся в непримиримой схватке за право господствовать над миром?
А ведь они стали поводом для разрыва дипломатических от­ношений между СССР и польским эмиграционным правительством в Лондоне.

Уже тогда катынское преступление породило две тенденции: одни старались скрыть, изгладить из памяти преступление; другие – озвучить и скрупулезно его расследовать. Можно предположить, что тогда это массовое убийство приоткрыло закулисье «истинно­сти» коммунистической доктрины
«о справедливом и светлом будущем человечества». О ГУЛАГе в СССР молчал весь мир. И вдруг появилась щелочка, через которую можно было хотя бы заглянуть в лагеря массового уничтожения СССР. Не заглянули.

Это уже потом XX и XXI съезды КПСС признали культ личности Сталина (посмертно), дав ему политическую и правовую оценку. Это послужило основой для реабилитации тысяч невинно пострадавших советских людей. И, наконец, появилась проза А. Солженицына, открывшая изумленному миру жизнь ГУЛАГа, призвавшая жить не по лжи. Так, катынская трагедия и трагедия советского ГУЛАГа оказались звеньями одной цепи. Речь идет о том, что ГУЛАГ выплеснулся за пределы собственно советской империи, вторгся, в данном случае, в Польшу, где ему пытались дать хоть какую-то оценку. Поскольку это убийство изначально не укладывалось ни в советское, ни в ме­ждународное правовое поле, о нём старались забыть. И все же вычеркнуть из истории эту трагедию не удалось.
Она стоит в ней особ­няком, требуя справедливого суда. Выявляя правду о ГУЛАГе, мы не можем обойтись без правды о катынской трагедии.

 * * *

Вопреки ожиданиям некоторых зрителей, А. Вайда в художественном фильме «Ка­тынь» не ставит перед собой сверхзадачу выявления тождества фашистской и советской то­талитарных систем. Он не углубляется в сферы, которые не входят в его компетенцию художника. Режиссер находится над политикой, его интересует историческая правда. Это принуждает его к максимальной сдержанности. Обе системы режиссер исследует под углом зрения польской интеллигенции, ставшей жертвой двойного насилия. При сравнении выявляется суть систем, которые небезуспешно ста­раются стереть грань между добром и злом, правдой и ложью. Вначале они сосуществуют, а после победы одной системы над другой режиссер показывает неустранимость советского тоталитариз­ма. Мы видим, что тоталитарные системы меняются, а человек остается, остается целый народ. И на роду ему написано бороться с ними, иначе тоталитаризм уничтожит народ физически и нравственно, или он выстоит вопреки всему. 

Все персонажи фильма чувствуют это. Одни пытаются выжить в жерновах времени и не верят, что Польша когда-то обретет свободу. Другие готовы отстаивать эту свободу. У них разные убеждения, но одна проблема.
Они пытаются нащупать грань, которую нельзя нарушать при решении нравственных вопросов. Как мы убедимся дальше, польский режиссер в «Катыне»  проповедует сопротивление всяческим тоталитаризмам, а сам фильм является актом этого сопротивления. Выдающийся художник, промыслом назначенный, стоит на защите этих хрупких ценностей, ибо это его миссия.В фильме
нет ненависти. Режиссер показывает, как в экс­тремальных обстоятельствах человек находит пути, точки опоры, которые дают ему возможность оставаться человеком.

* * *

 Персонажи «Катыни» очерчены точно, лаконично. Они действуют в контексте своей моральной и религиозной культуры, выработанной многовековой историей их родины. Как и все персонажи фильма, Генерал – образ обобщённый. Чтобы глубже его по­нять, необходимо осмыслить, как своеобразно понимали победу польские офицеры. Все они недавно перенесли сокрушительное поражение и были вынуждены пожертвовать жизнями, свободой, оказались в плену. Победа для них – не толь­ко военная победа.
Это и моральная победа над самим собой, которая заключается в пре­восходстве
у офицера чести над бесчестием, достоинства – над его отсутствием, стойкости – над малодушием... Поэтому вооруженное противостояние разделу Польши расценивает­ся ими как моральная победа, свидетельство стойкости, героизма и сопротивления.

Генерал понимает, что если Польша встала на пути двух мощных государств,
то по­ражение было неизбежным. Его спокойствие, уравно­вешенность, мягкость, сочувствие к коллегам, особенно к офицерам-резервистам – это уверенность
в себе, в своих товарищах. Генерал намерен не только выжить, но в несчастье проявить несгибаемую силу духа, вселить его в своих подчиненных.
Он понимает, что Германия неминуемо начнет войну с Советским Союзом, тогда все пленные будут освобождены и востребованы для участия в военных действиях. Поэтому он говорит офицерам: «Оружие не бросают перед врагом, оружие бросают перед самим собой». Незаурядный военачальник не допускает даже мысли о том, что их расстреляют. И стоя у порога расстрельного подвала,
он отшатывается от него не из чувства страха перед смертью. Лишь теперь, перед внезапной казнью, он осознает, какой смертью умрет. И эти его последние движения перед расстрелом красноречивее вселенского крика: Нет!..

Нетрудно догадаться то, что в своем предсмертном порыве недосказал Генерал: нет, не может быть, чтобы здоровые, обученные и желающие воевать мужчины, были убиты в период, когда идет страшная война, когда каждый выстрел, каждая человеческая жизнь так ценны на ней. Не может быть, чтобы они были убиты
не лицом к лицу с общим врагом на поле боя, а так нелепо, пулей в затылок.

Неужели это не обжигает, не потрясает своей абсурдностью? Что же осталось
от этого прекрасного Генерала? Именная сабля и Ложь над его братской могилой.

  Далее