Леонид Салмин
В России, как и во всем мире, крупные города ведут между собой борьбу за влияние, социальные, демографические, экономические и финансовые ресурсы, общественное внимание и культурно-историческую славу. Огромная роль в состязании мегаполисов принадлежит конкретным сценариям и механизмам их имиджевой конкуренции и культурно-символического позиционирования в геополитическом и информационном пространстве страны.
Екатеринбург представляет собой весьма любопытный пример того, как отечественный город-миллионер, находящийся в глубине континента, на ощутимом расстоянии от обеих российских столиц, пытается сегодня решать задачи самопрезентации и утверждения своего статуса перед лицом других крупных городов, собственным населением, населением своей страны и ее соседей, а также перед многочисленными институтами российского государства.
Разумеется, в соревновании Екатеринбурга с другими городами-миллионерами можно усматривать множество самых разных мотивов и сценариев. Однако даже самый беглый их перебор рождает ощущение, что мотивы преимущественно бессознательны, а сценарии в подавляющем своем большинстве не имеют определенного волевого источника.
Всякое урбанистическое развитие подчинено вектору, динамически суммирующему бессознательные черты жизни города (как органического объекта) с сознательными его движениями (как особого коллективного субъекта). Пожалуй, именно самосознание, проявляющееся через сознание и деятельность городского населения, его сообществ, через волю и концептуальное мышление власти, делает город Городом. Екатеринбург сегодня развивается как бы самотеком – так, как получается в силу естественных условий, процессов и обстоятельств. Именно этим, а никак не осмысленными усилиями городской власти или населения, в первую очередь определяются реальное культурно-символическое позиционирование города и его актуальный имидж.
Так возникает хроническая проблема несовпадения желаемого с действительным: при колоссальных затратах ресурсов, наличии очевидных преимуществ географического местоположения, истории и экономики, Екатеринбург за последние два десятка лет так и не сумел обрести внятное, эффективное и устойчивое положение в геополитическом и культурно-историческом пространстве страны. И хотя город имеет достаточно высокий административный статус столицы Уральского федерального округа, его современная слава, сегодняшний образ – не столько плоды осознанных политических или экономических завоеваний, сколько результаты исторической работы коллективного бессознательного. Есть вполне весомые основания считать, что своим актуальным имиджем Екатеринбург обязан именно этому подспудному, почти трехсотлетнему процессу кристаллизации особой екатеринбургской мифологии.
В наши дни, пытаясь осуществлять самопозиционирование в российском культурно-символическом ландшафте, стараясь как-то артикулировать свой имидж, Екатеринбург то и дело оказывается в плену нерефлексируемых и потому хронически непреодолимых мифологических сценариев. Рассмотрим некоторые из них, наиболее фундаментальные.
Желание обрести статус «третьей столицы» - что-то вроде детской игры или детской болезни российских городов-миллионеров. Оно заразительно, иррационально и скоротечно. Периодически вспыхивая и оформляясь в разнообразные, но бессвязные и разнонаправленные месседжи, это желание гаснет, не успевая выйти на уровень осознания. Из всех крупных российских городов в «третью столицу» играют лишь несколько городов-миллионеров, способных оправдать статусные притязания некими «особыми аргументами». Впрочем, их аргументация, как правило, сводится к чисто количественным параметрам – прежде всего, численности населения.
В действительности соперничество за звание третьего города государства Екатеринбурга с Нижним Новгородом или Новосибирском имеет чисто мифологический характер. На уровне коллективного бессознательного городской власти в этом легко усмотреть наивную актуализацию стародавней идеи «Третьего Рима». На уровне коллективного бессознательного городского населения здесь явно просвечивает сказочно-фольклорный архетип «третьего элемента» как особого, ключевого, чудесного.
Сценарий «Третья столица» очевидно исторически наследован. Но наследован помимо сознания – без какого-либо внятного осмысления его генезиса, исторической необходимости или, по крайней мере, уместности. Ясно, что этот сценарий направлен на утверждение места и роли Екатеринбурга относительно Москвы. Однако Москва при этом становится чем-то вроде исторической константы, нулевой точки в системе российских геополитических координат. Как точка отсчета, Москва жива, тверда и неустранима. Посему, применительно к Екатеринбургу сценарий «третья столица» работает отнюдь не на искомое возвышение и центрирование города в пространстве страны или мира, а на его периферийное позиционирование и закрепление на дальней «скамейке запасных» - тех, что никогда не включаются в игру.
В соответствии с известной исторической формулой, Москва сама есть третья столица, а именно – Третий Рим. Но для нее этот сценарий развернут в мировом пространстве и времени. В конкретный исторический момент она позиционирует себя как «Третий Рим» относительно двух исторически предшествовавших и павших (Рим и Константинополь). Наименование Екатеринбурга «третьей столицей» исключает историческое измерение. Екатеринбургский сценарий лишен претензий на планетарность, он ограничен исключительно сегодняшней географией России и не имеет в виду падения Москвы и С.-Петербурга. Скорее, он подразумевает гипотетическое падение конкурентов – то есть ряда таких же, как Екатеринбург, городов-самозванцев, претендующих на титул «третьепрестольной».
По существу, сегодня немногочисленные «третьи столицы» России конкурируют между собой за благорасположение и милость со стороны Москвы. В этом конкурсе лояльности совершенно не оправдывает себя расчет на доступ к каким-либо глобальным ресурсам или получение важных преференций. Даже любопытная, казалось бы, тема делегирования крупнейшим городам некоторых столичных функций уже прочно и небезосновательно монополизирована Санкт-Петербургом. Думается, что в настойчивых, но бессознательных попытках «изогнуть» в свою сторону «вертикаль власти» «третьи столицы» имеют не большие шансы на державную щедрость Москвы, чем «дети лейтенанта Шмидта» - на помощь провинциального исполкома.
Архетипически, в культурно-символическом измерении сценарий «Третья столица» - это история о притязании на место центра всего христианского мира. За менее чем три века своего существования Екатеринбург успел всерьез отметиться в христианской истории, пожалуй, лишь Храмом на Крови, построенным недавно на месте гибели царственных страстотерпцев. Очевидно, что попытки надеть на город венец «третьей столицы» - не более чем ошибочная примерка. Для Екатеринбурга эта ситуация оборачивается фарсовым сценарием «Четвертого Рима» (вспомним: «Москва – третий Рим. А четвертому не бывать!»).
Понятно, что сценарий «третьей столицы» подогревает романтические мечтания городской власти. Но в ее месседжах он не определяет Екатеринбург как внятную смысловую оппозицию Москве или С.-Петербургу, тем более, прочим городам-миллионерам. А потому, как имиджевый ресурс, способ и инструмент культурно-символического позиционирования этот сценарий, по меньшей мере, не эффективен.
Помимо вышеописанных оснований мифа «третьей столицы» есть еще влияние образов коллективного бессознательного широких масс городского населения. Это переходящие из поколения в поколение «сквозные» сюжеты фольклорного сознания. Для восприятия многих горожан «третья столица» – что-то вроде сказочного непутевого младшего брата, судьбу которого, в отличие от двух его старших братьев, в конце концов всегда определяют чудо и волшебство. Екатеринбург, спрятавшийся «за горами, за лесами», во многом и впрямь ощущается как «град чудес».
Именно в опыте разнообразного фольклорного волшебства наивное сознание черпает веру в чудесное преображение Екатеринбурга в столицу. Этот образ сокрытого до поры стольного Чудо-города поддержан в глазах городского населения целым рядом «колдовских» знаков, «волшебных» событий и «дивных» персонажей екатеринбургской истории. Один из самых убедительных элементов сказочной «третьей столицы» - свой собственный «царь-государь». Эксцентричный, чудной, часто сумасбродный, но наделенный сказочной богатырской силой. Образ первого российского президента, екатеринбуржца Бориса Ельцина (со всеми многообразными «загогулинами» его явно сказочного царственного поведения) как нельзя лучше соответствовал фольклорной матрице народного восприятия. В стране с монархическим прошлым и богатыми фольклорными традициями этот образ естественно стал атрибутом мифологического сценария «третьей столицы».
Эта тема более всего была артикулирована, пожалуй, в последнее десятилетие прошлого века. В уникальной атмосфере 1990-х мифы и реальность жизни города были переплетены настолько плотно, а будущее страны было столь туманно, что сценарий «третьей столицы» с достаточным воодушевлением воспринимался как населением, так и городской властью. Между тем, время отрезвило сознание и показало, что столичные амбиции Екатеринбургу объективно невыгодны. Для него существуют куда более интересные и перспективные пространства культурно-символического позиционирования. Похоже, что в последнее время это интуитивно чувствует даже городская власть, все реже использующая в своей риторике данный образ.
Во время Великой отечественной войны, когда обе российские столицы находились под угрозой вражеского захвата, возникла необходимость экстренного переноса функций центра в тыл, в один из надежно защищенных географическим положением крупных городов. Невольно возникла идея хоть и временной, но все же третьей, столицы. Однако верховная власть уже тогда безошибочно почувствовала, что назначение на такую роль какого-либо конкретного города развернуло бы сюжет не столько в географическом пространстве, сколько в историческом времени. В результате изощренного державного решения, принятого с поистине кощеевой мудростью, каждый город-кандидат получил на время свой маленький, но важный кусочек «столичности»: Самара приобрела бункер Верховного главнокомандующего, первый голос страны – диктор Юрий Левитан – вещал из Свердловска (в ту пору и не помышлявшего стать когда-нибудь вновь Екатеринбургом), а главная отечественная мумия нашла пристанище еще восточнее – в Тюмени.
Внимательно изучая не столь уж далекую историю, можно понять, что для Екатеринбурга сценарий «Третья столица» есть своеобразный тест на зрелость. Он жив, пока живо искушение избавить себя от комплекса неполноценности неким сказочно-мифологическим способом, не включая сознание, волю и ответственность.
