"Фаина Раневская - актриса! Погодите! Она - явление природы, Как Ветер и Молния. Вот она кто!"
П. Антокольский
Ее можно бесконечно цитировать, ведь представление о ней публики, особенно нынешней, и состоит в основном, из мифологизированной биографии комедийной актрисы эпизодов, какой она никогда, по сути, не являлась. Ее обожали зрители и от нее стонали режиссеры. От ее шуток немало доставалось и коллегам по актерскому цеху.
Но хотелось бы рассказать о ней с любовью, стараясь разгадать и принять в себя это чудо – Фаину Григорьевну Раневскую. По возможности не впадая в дешевый пафос или «мэлодраму», которую она так ненавидела. Сама о себе она не очень любила говорить. «Пристают, просят писать, писать о себе. Отказываю. Писать о себе плохо – не хочется. Хорошо – неприлично. Значит, надо молчать». Но писать надо, чтобы помнили, чтобы могли увидеть ушедшую от нас эпоху ее глазами. Чтобы могли мерить и сравнивать достижения театрального и кино искусства, так как она сама судила себя, «по-раневски».
Кто же она, Фаина Георгиевна Раневская? Величайшая актриса, вошедшая в десятку самых выдающихся актрис XX века. Ее талант часто сравнивают с гением Чаплина. Ее мысли «по поводу», станут афоризмами и будут, не менее популярны, чем анекдоты о Чапаеве и Штирлице. «Муля! Не нервируй меня» – эта фраза из Подкидыша, с которой началась ее бешеная популярность у народа, одновременно стала ее проклятием.
Толпы мальчишек бежали за актрисой, выкрикивая эти слова, лишь только она выходила на улицу. Сам «дорогой» Леонид Ильич, вручая ей в кремле орден, произнес эти ненавистные ей «Мули». Впрочем, с мальчишками, острая на язык Раневская, разобралась быстро, подарив нам еще одно меткое высказывание.
«Пионэры! Пошли в жопу!», – сказала Фаина Георгиевна преследовавшим ее маленьким негодникам. Ключ к пониманию ее натуры, наверное, лежит в высказывании Ахматовой, которую она боготворила и с которой была дружна: «Фаина! Вам одиннадцать лет и никогда не будет двенадцати», – говорила, смеясь, Анна Андреевна. Необыкновенный детский, живой и бесконечно мудрый взгляд на жизнь – все это Фаина Раневская. Непосредственность, импровизация, юмор, живые реакции, отсутствие штампов и стереотипов, а главное: огромная внутренняя свобода – все это составляющие ее актерского дара. Конечно, понять до конца, как она создавала и проживала свои роли – невозможно. Каждый спектакль игрался немного по-другому, в соответствии с ее внутренними установками.
Ее судьба была вышита сложным узором по канве драматических событий начала XX века. И все то трагическое, что довелось пережить великой актрисе вошло в актерскую копилку и, так или иначе, получило отзвук в ее театральных и кино ролях
Раневской пришлось пережить все: и «окаянные», кровавые годы Гражданской войны, разруху, и голодную эвакуацию в Ташкенте с Анной Ахматовой с 1941 – по 1943. Самым тяжелым для нее было пережить своего любимого педагога, подругу, советчицу, члена семьи – актрису Павлу Леонтьевну Вульф. Вторым потрясением для Раневской был уход из жизни Анны Ахматовой, которую она боготворила.
За все время сценической деятельности Раневская сыграла всего 17 ролей. Те, которые она сама отметила в своем «послужном списке. (На самом деле в провинциальных театрах ею было сыграно гораздо больше). Но почти каждая из отмеченных стала шедевром: Берди (Лисички Л. Хелман в Московском театре драмы, 1945), спекулянтка Манька из Шторма В. Н. Билль-Белоцерковского (Театр им. Моссовета, 1951) в небольшом эпизоде, ради которого специально приходили зрители, уходя сразу после него. 
Ф. Раневская в спектакле «Странная миссис Сэвидж»
Сценический диапазон Раневской всегда был огромен: от поистине трагических ролей, таких как в спектаклях «Странная миссис Сэвидж» или «Дальше – тишина», трогавших зрителей буквально до слез, до комических образов, таких как та же Спекулянтка в «Шторме» или мать невесты в чеховской «Свадьбе», вызывавших гомерический смех.Но сколько было не сыграно! Слишком мало удалось ей воплотить на экране и на сцене того, что было в ее сердце. «Я родилась недовыявленной и ухожу из жизни недопоказанной», – скажет она о себе в конце жизни.
Великая актриса без великих ролей. Мы никогда не узнаем, какой могла бы она быть Клитемнестрой, Гертрудой и Аркадиной, Медеей и Мамашей Кураж. Ей не удалось сыграть даже ту, которой она обязана своим сценическим именем – Раневскую. А может, так и надо было? Переиграть Фаину Георгиевну следующему поколению актрис было бы невозможно.
Иногда актер играет одну роль – себя в «однообразно предлагаемых обстоятельствах». С Раневской этого не случилось. Она никогда не играла саму себя, но всегда новый, близкий или чуждый ей характер. Перевоплощение – прежде всего и главным образом внутреннее. Ей не нужен был сложный грим. Она никогда не стремилась быть непохожей на себя. Ее глаза отражали тысячу характеров. Сначала характер – потом внешность. И это неумирающие характеры. Всматриваясь в ее персонажей, мы никогда не будем думать: "Вот играет артистка Раневская». На сцене и на киноэкране плачут, смеются, размышляют живые люди, созданные ее гением.
Кстати, она ненавидела слово «играть». «Играть не очень подходит к нашей профессии. Играют дети, играют в карты. На сцене надо жить!» И она проживала свои роли. Мачеха в «Золушке» и миссис Сэвидж, спекулянтка Манька и мамаша из «Свадьбы», графоманка Мурашкина в чеховской «Драме» и трагическая Роза Скороход в «Мечте».
Я помню ее глаза в последнем интервью Наталье Крымовой – ласковые, мудрые, любопытствующие, доверчивые и озорные.
Ф. Раневская и Р. Плятт в спектакле «Дальше тишина»
У нее было обостренное чувство сострадания к несчастным, убогим. Очень жалела животных. "Не могу его есть: оно ходило, любило, смотрело. – Может быть, я психопатка?.." Про курицу, которую пришлось выбросить из-за того, что нерадивая домработница сварила ее со всеми внутренностями, Фаина Георгиевна грустно сказала: "Но ведь для чего-то она родилась!" Обожала собак, Павлу Леонтьевну, ее внука – называла его своим «эрзац-внуком».
Фаина Раневская продолжала играть, даже когда это было уже трудно физически. Вся театральная и нетеатральная Москва ходила в Театр Моссовета, чтобы увидеть ее в спектаклях "Странная миссис Сэвидж" и "Дальше тишина". В "Тишине" они с Р. Я. Пляттом играли старых супругов, которых разлучают дети, потому что никто из них не желает принять на себя обузу – постаревших родителей. И каждый раз, когда показывают единственную полноценную запись спектакля, в сцене прощания Люси Купер с ее мужем Барклеем – у меня, человека совершенно не сентиментального, начинает пощипывать в носу, и рука тянется к телефону – позвонить своим родителям.
Раневская прожила долгую, долгую жизнь. У нее не было ни детей, ни мужа, ни богатого дома. Их заменил театр. Вокруг нее всегда было много людей: поклонники, коллеги по актерскому цеху. Где бы она не появлялась – к ней всегда бежали люди, просили автографы. (Будучи еще совсем молодой, моя мама умудрилась взять автограф и даже немного познакомиться с Ф. Г. при весьма необычных обстоятельствах).
Но несмотря на всеобщую любовь, в старости она очень страдала от одиночества.«Как много любви, а в аптеку сходить некому», – говорила Раневская. «Старость – это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости. Господи, уже все ушли, а я все живу. Бирман, и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить».
Рассказывает Марина Неелова: «У нее была стена, сплошь увешанная фотографиями, приколотыми иглами для внутривенных вливаний. Уланова, Шостакович, Пастернак, Ахматова, Цветаева... Я спросила: "Как же так – столько замечательных людей прошло через вашу жизнь, почему вы ничего не напишете?" – "Я, деточка, написала. Но потом перечитала Толстого, поняла, что он написал лучше, и свои заметки порвала».
За год до своей смерти Раневская отказалась играть на сцене. «Старость, – сказала она, – вещь страшная. Болят все мои косточки. Очень устала, очень. Восемьдесят семь лет! Я не Яблочкина, чтобы играть до ста лет. Нет, больше на сцену не выйду!»
Фаина Георгиевна умерла 19 июля 1984 года после перенесенных ею инфаркта и пневмонии в Кунцевской больнице Москвы. На панихиде Ростислав Плятт сказал: «Она подарила нам радость. Играла и говорила: “Я живу”. А потом перестала играть. И умерла. Забыть ее невозможно».
